Зі спогадів ялтинських греків про репресії 1930-40-х років

* * *

«Мой папа был конюхом в колхозе. Он лошадей смотрел. Хороший конюх был, говорили. Он же неграмотный был, не умел читать, писать тоже не умел. Враг народа… Какой он враг был? Лошадей смотрел».

* * *

«Папу предупредили, что ночью за ним придут. Поэтому он ушёл и прятался. Потом папе снова сказали, что за ним придут. Второй раз он прятаться не стал, говорил, что, наверное, это ошибка, он ни в чём не виноват. Успокаивал нас, что разберутся и его отпустят. Забрали. Мы его ждали очень долго».

* * *

«В школе учительница наша была русская. Это уже после войны. Она ругала, когда мы даже на переменке говорили по-гречески. Била. Раньше учителя били. Говорить надо было только на русском».

* * *

«Греком нельзя было быть. Мама боялась, поэтому не учила меня по-гречески. Когда я была дома, они с бабушкой переходили на русский. А так, конечно, они разговаривали по-гречески между собой. Так меня соседи немного научили. Знали, что я сало люблю. Подзовут и просят повторять на греческом. Я стеснялась. Так они салом меня заманивали».

* * *

«Моя сестра в греческой школе училась. Она старше была меня. Но там другой язык был, правильный, чисто греческий. Когда она дома учила уроки, то и я кое-что учила вместе за ней. И сейчас что-то вспомнить могу. Какая-то песенка: “Та хира́кя мис т аме́са, та хира́кя уртапа́н, па́ну та хира́кя, ка́ту та хира́кя…” А “хира́кя” это руки, у нас говорят “ше́ря-м”, а правильно надо “хира́кя”. А потом всё прекратилось. Греков запретили. Страшно было. Все боялись, что заберут. Нашего папу тоже забрали тогда. Куда, не знаю. И никто не знает. Это 37-ой год был тогда».

* * *

«Тяжёлое время было тогда. Наверно, так надо было. Наверно, боялись греков, чтоб не предали. Мы чужие были для них. Я так думаю. А как объяснить? Ночью папу забрали. Я помню. Пришли и забрали. Всё. Что тут ещё скажешь. Никто не объяснял. Всё тихо делалось».

* * *

«Я не помню, как забирали папу. Помню, как он вернулся! Это уже после войны, когда немца выгнали. Больной вернулся. Скоро и умер. Тогда много умирало. Он в Гурове был. Они там нефтебазу строили. А больше ничего не рассказывал. Нельзя было рассказывать».

* * *

«Дома не рассказывали на эту тему. Я спрашивала у мамы, она молчала. А я помню, как папу забрали. Прямо домой пришли. Три человека их было. Забрали папу. Ну, и всё».

* * *

«Мои четыре брата на войне погибли. Всех четырех забрали. Одному 18 лет только было, ещё даже детей не было своих. Так и не вернулись. Нам сказали, что пропавшие без вести. Наверно, чтоб не платить. Не знаю».

* * *

«Папа мой на войне был. Погиб. Папин брат дядя Миша тоже воевал. Он вернулся. Рассказывал, что грекам форму не давали. Оружия тоже не хватало, одна винтовка на десятерых была. И то хорошо, если так. В бою добывали, всё в бою добывали. Под Мелитополем он воевал, Молочный лиман там. А потом Днепр форсировал. Говорил, там много греков полегло».

* * *

«А в церковь ходить нельзя было! Запрет был! Церковь прятали или как это объяснить. Была в одном месте, потом в другом месте, потом ещё в другом. И на нашей улице была одно время. Туда ходили. И мама ходила».

* * *

«Мой папа кузнец был. Забрали его ночью. Машина приехала. Постучали. Нас мама спрятала в комнату. А потом мы вышли. Папу мы потом больше не видели. А мама молчала, ничего не рассказывала нам. И нам говорила, чтоб молчали. Нельзя было рассказывать».

* * *

«Церковь нельзя было, да. Это запрещали. И ходили смотрели, кто ходил на Пасху. А потом в школе фамилии на доске написали тех, кто ходил на Пасху. А вообще-то старые греки верующие были. Они очень соблюдали».